Он звонил маме чаще, чем мне. А потом сказал: «Ты для меня — не первая, ребенка оставь себе»
ПЕРВАЯ ЧАСТЬ: Когда я был ребёнком, мама казалась мне сверхчеловеком. Она решала всё — от покупки хлеба до моего будущего. Мне тогда казалось, что у всех мам так. Но позже я понял: моя — особенная. Без нытья, без пауз — просто делала. А я… принимал это как должное.
Отец ушёл, когда мне было три. Его лицо стёрлось из памяти. Мама никогда не ругалась на него, просто сказала: «Не готов был». Мы остались вдвоём, и с того момента я жил ради неё, а она — ради меня. Я думал, ей этого хватает. Позже понял — жертв было слишком много, просто она их прятала за улыбкой.
В школе мама работала на двух работах. Утром — в магазине, днём — секретарём. Приходила домой поздно, но всегда спрашивала: «Как прошёл день?» Тогда я этого не ценил. Другие дети гуляли с отцами. А мы… шли на каток вдвоём. Я падал — она смеялась. В те редкие выходные она делала для нас праздник. Наверное, пыталась заменить мне весь мир.
Когда я подрос, мама стала бухгалтером. Впервые мы ужинали вместе, как в фильмах. Я сидел за столом, она — у плиты. И вдруг ощутил: я счастлив. Тогда ещё не осознавая, какой ценой всё это даётся.
В подростковом возрасте меня унесло. Улица, алкоголь, туманные вечера. Мама сразу почувствовала, что что-то не так. Однажды, тихо, без крика, она сказала: «Я не буду ругать. Просто подумай, куда идёшь». И этого хватило. После того вечера я больше не возвращался к сомнительным компаниям. Тогда я понял: мама — не просто родитель. Она — мой якорь.
Я поступил на журфак. Любил писать, сочинять. Мама говорила: «Смысл важнее денег». И я поверил. В университете встретил Настю. Дружба, вечера с газетой, идеи о будущем. Она мне нравилась, но я сомневался. Ведь мама всегда говорила: чувства — это серьёзно. Настя, казалось, понимала мою привязанность к матери. Даже говорила, что это ценно.
Сначала всё было хорошо. Мама и Настя пили чай, обсуждали фильмы. Настя не была хозяйкой, но мама это не осуждала. Она не лезла в наши отношения. Я верил: это и есть счастье.
Но всё изменилось. Настя начала ревновать. Однажды спросила: «Почему ты сообщил маме о подработке раньше, чем мне?» Я попытался объяснить, что это привычка — мама всегда была первой, кому я сообщал важное. Но она почувствовала себя на втором плане.
Затем был вопрос денег. Мама потеряла работу. Я стал помогать. Настя была недовольна. «Мы несем её бремя», — сказала она однажды. У меня внутри всё сжалось. «Бремя»? Про маму?
И тогда — кризис. Мама позвонила: давление, слабость. Я бросил всё, поехал. Вызвал скорую. Она была бледная, едва стояла. Я не мог думать ни о чём, кроме её самочувствия.
Когда вернулся, дома меня ждал скандал. У Насти были гости. «Ты всё бросаешь ради неё!» — кричала она. Самое болезненное было: «А если у нас будет ребёнок? Ты тоже убежишь к маме?» Я понял: она видит в моей матери не часть семьи, а соперницу. Это было как удар.
Я пытался объяснить. Мама — не помеха, не преграда, она — мой ориентир. Но Настя не слушала. Прекратила общение с ней. Перестала отвечать на звонки. Ставила ультиматумы: «Или я, или мама».
И вот — ночь на кухне. Я смотрел в одну точку и спрашивал себя: «Что теперь?» Утром сказал Насте: «Мы расстаёмся». Она плакала. Я был спокоен. Это не был выбор. Я не выбирал между двумя людьми. Я просто не мог предать ту, кто всю жизнь жил ради меня.
Мама, узнав, лишь вздохнула: «Я не хотела, чтобы ты жертвовал собой». А я не жертвовал. Я просто остался человеком.
Прошло полгода. Мама в порядке. Я работаю. Пишу статьи. Иногда ощущаю одиночество, но никогда — пустоту. Раз в неделю — визит к маме. Фрукты, ноутбук, видеосвязь. Она смеётся: «Вот я, как молодёжь!»
Недавно я понял: это был не крах, а урок. Настя не смогла принять меня целиком. А я не мог построить семью, где мою мать считают «бременем». Когда человек требует выбирать между ним и тем, кто дал тебе всё — выбор очевиден.
Может, я встречу ещё кого-то. Кто скажет: «Ты не должен выбирать. Я принимаю тебя всего — с привязанностью, с болью, с историей».
А пока — у меня есть мама. И этого достаточно, чтобы жить честно.